IPB

( | )

 
Ответить в эту темуОткрыть новую тему
> Второе крыло
V
Johanna
4.6.2008, 10:38
#1


Фанатею
***

Пользователи
59
1.5.2008
Ukraine, Sumy
17210



Вот, решила попробовать хоть что-то написать... Не знаю, может быть кому-то покажется это интересным. И, возможно, вы узнаете в главном герое того, кому посвящен этот сайт.



…Спустя девятнадцать лет я все-таки вернулся. Вернулся в свой старый дом. Странно… Все то же древнее крыльцо, все та же дверь… Я достал из кармана заржавевший от времени железный ключ. Услышав спокойный писк открывшегося замка, я вдруг почему-то вспомнил давнопрошедшие времена. Времена моего детства… Следующая дверь, как будто специально для меня, была слегка приоткрыта. Со скрипом она отворилась…
…Мой дом… Мой старый дом… Надо же, и здесь ничего не изменилось. Те же желтоватые стены, ступеньки, ведущие наверх. Чувства смешались воедино. Одновременно и радость, и боль, и счастье, и горечь. Заброшенный дом… Романтика… Несбывшиеся мечты… Радость и разочарования…
…Дверь комнаты не была заперта. Странно… Все тот же ковер, только теперь изъеденный молью. Пройдя на обветшалую кухню, я увидел под окном мячик моей собаки… Почему-то стало еще больнее… А ведь когда-то мой пес играл с этим мячом…
…Я вошел в свою комнату… Мой бывший стол, моя бывшая кровать… А из этого окна я, будучи еще ребенком осенними вечерами смотрел, как падают в саду листья. Было довольно забавно наблюдать за тем, как они один за другим покидают дряхлую сухую ветку, пытающуюся последними силами удержать их на себе. Но они все равно вырывались…
…Я отошел от окна и огляделся по сторонам. Все осталось на своих местах. Все так же, как было девятнадцать лет назад, когда я уходил… Вот только большая часть комнаты заросла паутиной. Все покрыто пылью. Хочется сказать «пылью веков», но на самом деле всего лишь девятнадцатилетней… Много это или нет?..
…Я сел на дерзко скрипящий стул, стоящий у древнего стола. Передо мной лежало старенькое перо, которым я, будучи еще ребенком, писал неуклюжее письмо моему отцу на фронт. Ему не от кого больше было ждать писем… Ах да, вы же не знаете! Ну, что ж я попытаюсь рассказать что-нибудь о себе. Если, конечно, удастся вспомнить…
…Я родился в этом доме тридцать пять лет назад. Наш поселок совершенно не отличался от других поселков Англии. Здесь я и провел свое короткое детство. Я был младшим ребенком в семье. Теперь остался единственным… Впрочем, даже не так. Я уже давно не ребенок, да и семьи больше нет. Маму я очень плохо помню. Она оставила нас, когда мне было не больше десяти лет. Они разошлись. А мой отец в то время служил в канцелярии городка, недалеко от которого расположен наш поселок. После ухода мамы отец, чтобы прокормить семью, целыми днями пропадал на работе. Но это не помогало. Денег едва хватало на то, чтобы содержать дом и хозяйство, которое в ту пору насчитывало только две козы и старую ездовую лошадь, на которой отец ездил на работу. Ну, и еще, пожалуй, любимый пес Кинг…
…Моя старшая сестра, устав от непроглядного безденежья семьи, в двадцать четыре года вышла замуж за сорокалетнего владельца крупной трикотажной фабрики в Эдинбурге. Сначала они жили в нашем доме, но через полгода он уговорил-таки сестру уехать с ним в Шотландию. Тогда я впервые понял, что такое одиночество. Хотя, скорее почувствовал, чем понял. Проводя долгие месяцы в пустом доме, в обществе одной только собаки я стал очень замкнутым и необщительным. В нашем доме была неплохая библиотека, и я коротал дни за книгами, хотя смысла многих тогда, разумеется, не понимал. Но зато в восьмилетнем возрасте я уже знал имена Шекспира, Гете, Шиллера, Гофмана и Чехова. А еще в это время мне открылась одна до чрезвычайности простая истина: в книге важны только два цвета – черный и белый… А вообще я – книжный червь. Я люблю красивый язык, но сам едва ли могу выражаться должным образом…
…Знаете, когда отец приходил с работы, я вовсе не хотел его видеть, а когда уходил – не хотел, чтобы он возвращался. Я знаю, что вы не поймете этих моих мыслей, но все же хочу сказать правду… Да впрочем, вам это не интересно…
…Так вот, о чем это я? Мой полудикий образ жизни длился где-то около трех лет. До тех пор, пока не началась война. В тридцать девятом отец бросил свою службу в канцелярии и пошел на фронт. С тех пор как мои родители развелись, нищета не покидала нашу семью, и за эти три года он стал просто одержим мыслью о том, где раздобыть денег. А военная служба оказалась не самым плохим вариантом. Сначала он предлагал мне уезжать вместе с ним, но, видимо, хорошо все обдумав, решил оставить тринадцатилетнего мальчишку дома, успокаивая себя тем, что война, скорее всего, долго не продлится, а в такой глуши как наша никакие бомбардировки не страшны. Поэтому вскоре он уехал в Лондон, а за мной попросил присматривать старую няню дочери нашего соседа, российского лейтенанта, который иммигрировал сюда во время революции. Кстати говоря, он при первых же слухах о начале войны тоже уехал в столицу…
…Эта женщина всегда была очень добра ко мне. А теперь, когда мы оба – и я, и дочь лейтенанта – остались без родителей, она растила нас, словно своих внуков. И хотя, по правде говоря, я не очень скучал по отцу, поскольку отвык видеть его дома, мне все же была приятна эта забота…
…Те два с половиной года, что я провел в чудном обществе юной девушки и ее добродушной няни, были, пожалуй, самыми счастливым в моей непутевой жизни…
…Дочь лейтенанта, которая была всего на полгода младше меня, стала моим лучшим другом. Осмелюсь даже сказать, что она мне нравилась. Правда, ни на какие ответные чувства я тогда не смел даже рассчитывать. Но как бы там ни было, она превосходно вписалась в нашу с Кингом компанию. Мы жили попеременно то в доме лейтенанта, то в моем. Правда, у меня реже. Особняк военного был намного больше и светлее…
…Вскоре война, которая еще совсем недавно была ничем иным, как нелепым слухом превратилась в жуткую реальность. Правда, в одном мой отец оказался прав – до нашей деревушки только иногда доносились раскаты взрывов, в то время как где-то люди теряли слух от мощи бомбардировок. Да и не только слух…
…Осенью этого же года скончалась от пневмонии наша добросердечная няня. Мы позаботились о том, чтобы ее похоронили по всем правилам и перешли жить в мой дом, который, к слову, находился всего в полумиле от особняка лейтенанта. Моя подруга отказалась возвращаться туда, поскольку в доме лейтенанта все напоминало о милой старушке, которая с самых малых лет заменила ей мать…
…О начале войны мне рассказывать не хочется. Да и что рассказывать? Ни один пересказ не сможет дать объективного представления о том, что тогда происходило. Я не знаю, кто вы, но все же думаю, что о войне вы слышали не один раз. Мы жили очень бедно. Никаких поставок продовольствия в нашу деревню не было, и поэтому приходилось ходить пешком в город и обратно. В доме было холодно и сыро. Начиналась зима. Мы спасались только благодаря Кингу. Он был такой теплый, что мог заменить собою десяток одеял. Ах да, одеяла… Вам наверно непонятно, почему мы грелись собакой, в то время как в доме военного просто обязательно должны быть теплые покрывала и одежда? А ведь ответ предельно прост. В то время гораздо лучше было мерзнуть, чем умирать от голода. Поэтому мы обменивали в городе теплую одежду на еду. А вскоре пришлось продать и коз тоже…
…Однажды утром, проснувшись, я заметил, что мне жарко лежать на боку Кинга. Сперва я подумал, что это оттого, что день обещал быть довольно-таки солнечным и вовсе не холодным. Но, невзначай дотронувшись рукой до головы собаки, я почувствовал, что лоб пса тоже непривычно горяч. Глаза выглядели опухшими и покрасневшими, а дыхание было прерывистым и хриплым. Он лежал, словно кукла, не поднимаясь и не двигаясь. И только иногда тихо скулил, будто изо всех сил хотел что-то сказать…
…Через два дня мы потеряли Кинга. Когда я вспоминаю мою подругу в тот день, у меня даже сейчас сердце рвется на куски. Она сидела на полу, подобрав под себя ноги, и смотрела в никуда – ее взгляд был устремлен в одну точку. Еле-еле она покачивалась взад-вперед, тихо, еле слышно шепча одно только слово: «Кинг… Кинг… Кинг…» и срыв. И снова холодные тонкие струйки потекли по ее изнеможенному лицу...
…Я пытался растолковать ей, что он больше не услышит, не придет. Потому... потому что его нет. Его не существует. Все очень просто – он умер... Но она меня не слушала. Кинг был для нее всем. Или почти всем... Она очень сильно любила это существо. Наверно почти так же, как и я. А может быть и сильнее. Она любила его, любила гладить Кинга рукой по легкой, податливой шерсти… Она любила его… Она, так же как и я боялась его потерять. Но чего бояться, если Кинга уже нет? Где страх теперь?.. Страха нет. Есть лишь мольба без страха, без слов. И поэтому, в этот тяжелый час, она звала его. Безмолвно... Безответно...
…Но мне было в дважды больнее, чем моей подруге. Больно было видеть Кинга, бездыханно лежащего на бесчувственном полу, больно было видеть глаза девушки и ее дрожащие пальцы, несмело глядящие собаку. Даже не знаю, что больнее. Я и сам не мог поверить в случившееся, но все же делал попытки успокоить себя правдой, повторяя про себя: «Его не существует…» Неужели это были мои слова?.. И как я вообще мог такое сказать, ведь он лежал передо мной. Помню, как я протянул руку, дотронувшись до его шеи. Минута... Минута вечности, минута разлуки, минута любви... Минута – и я уже представил гладкие, искореженные на ветру кресты. От них веет холодом, как и от Кинга... Его ведь тоже придется хоронить. Но, разумеется, не там…
…Ветер, день, ночь… Мне не было никакой разницы? Это ведь неважно... Совсем неважно... Я откинул от себя все мысли. Откинул и стал просто наслаждайся тем, как скользит рука по гладкой упругой шерсти, как блещут его великолепные янтарные глаза… Смотрел и наслаждался, сидя на полу и прислонившись к стене спиной... И только удары часов в немой тишине... Как приговор. Моя подруга больше не повторяла имени Кинга, не звала его. Видно, поняла, что напрасно…
…Простите, я отвлекся. Не могу себя сдерживать… Не знаю, нравиться вам это или нет, но я никогда не умел красиво говорить. Просто всегда говорил то, что думал. А думать мне пришлось очень много. Но я не хвастаю…
…Последним днем моего детства был день смерти Кинга. На следующее утро я написал два письма: одно моему отцу на фронт, а второе – отцу девушки. Наша няня, когда еще была жива, дала мне адрес, по которому его можно было найти. Я попросил их обоих забрать нас отсюда, даже несмотря на то, что в городе было намного опаснее. Если бы мы оставались здесь и дальше, то попросту бы последовали за Кингом либо от мороза, либо от голода. Ждать пришлось не долго. Отец моей подруги приехал за ней всего через несколько дней. Они уговаривали меня ехать с ними, но как я мог? Я знал, что мой папа вот-вот тоже приедет за мной. И что он увидит? Пустой дом? Нет, я уезжать не мог…
…Прошло уже полгода с того дня, когда я написал письмо моему отцу, и я, кажется, начал понимать, почему он не приезжает за мной. Оправдание на войне только одно…
…В начале лета мне исполнилось шестнадцать. Это был сорок второй год. Год, когда я уразумел, что этому миру не нужен. Знаете, наша добрая няня растила нас в самых хороших традициях христианства. Но она не знала и даже предположить не могла, что мне не удастся следовать даже половине Божьих заповедей, не говоря уже обо всех. Я ушел из своего дома и примкнул к английским войскам, которые оказывали поддержку советской стороне…
…Очутившись в Лондоне, я на всякий случай решил зайти по тому адресу, по которому отправлял письмо лейтенанту. Вот только указанного дома найти не удалось... У нищего, проживающего в руинах особняка, я спросил, что стало с этим домом и людьми, которые в нем жили. Но он знал немногим больше меня, сказав лишь, что особняк был разрушен этой зимой при бомбардировке, и, следовательно, ни один его обитатель не смог покинуть своего жилища…
…Так я потерял последнее, что любил. А после… Вы думаете, я любил войну? Нет, не любил. Не любил смотреть на поверженного моей пулей врага. Я не любил видеть кровь, медленно стекающую с лезвия клинка моего ножа. Не любил долгие переходы, во время которых появлялись мозоли на ногах. Я не любил стрелять из своего арбалета, и видеть, как падают с торчащими из горла болтами молодые воины, которым бы еще жить да жить. А еще я никогда не любил возвращаться в военные казармы, в которых не было ничего, кроме жесткой кровати и старого пыльного сундука… Вы наверняка считаете меня легкомысленным? Нет, я просто не любил войну. Каждый раз, вонзая клинок ножа в тело нового противника, и чувствуя, как уходит по лезвию в небытие чужая душа, я испытывал только горечь и сожаление – еще одна жизнь была положена мною на алтарь мести... А зачем? Я был соучастником войны и видел собственными глазами, как людей разрывает на куски. И всегда спрашивал Бога: «Почему они, а не я?» Этот вопрос мучит меня всю жизнь…
…Но я не любил жизнь, потому что давно уже не жил. Моя жизнь кончилась в тот момент, когда я приехал в Лондон, и застал вместо дома моей подруги и ее отца лишь пепелище, а вместо них самих – жалкого нищего, расположившегося в руинах особняка, который каким-то десятком скудных слов уничтожил всю мою надежду. И я теперь надеялся только на то, что когда-нибудь смогу найти человека, убившего мою милую подругу и снести его дьявольскую голову. Но я никогда не смогу узнать, кто это сделал и поэтому убивал всех без разбора. Всех, кто говорил на немецком. Разумеется, в этом не было ровно никакого смысла, и я это понимал, но остановиться уже не мог. Думаете, я любил войну? Нет, я уже давно ничего не любил… Мне было шестнадцать…
…Я не знаю, как я пережил тогда тот день, что делал и где был. Нет, я не лгу, я этого, правда, не знаю. Знаю только лишь одно: в этот день я поклялся найти человека, лишившего меня смысла жизни. Только местью жил я все эти годы. И все эти годы я ничего и никого не любил, превратившись в идеальную, ни о чем не рассуждающую машину для убийств. Все мои мысли, чувства, переживания, вся боль и страх ушли, не оставив и следа в почерневшей от горя душе. Но я не любил войну. А она, будто назло, стала моей жизнью. Поэтому я перестал любить жизнь…
…Я абсолютно не любил есть, потому что еда уже давно не приносила мне совсем никакого удовольствия, но я знал, что мне нужны будут силы для битвы, и потому ел. Я не любил пить, но продолжал это делать, потому что телу нужна была вода. Не любил спать, но моей истерзанной душе нужен был отдых, и я спал. Я не любил чистить свое оружие, но оружие не должно было покрыться ржавчиной, и потому я его чистил. Но я ничего этого не любил…
…И только лишь иногда во мне просыпалось чувство, похожее на любовь. Оно просыпалось, когда я смотрел на рассвет – потому что я любил смотреть на рассвет. Любил смотреть на рассвет, потому что знал, что когда-нибудь буду смотреть на него в последний раз. Я знал, что когда-нибудь буду в последний раз смотреть на маленькое красное солнце, что неспешно поднимается из-за горизонта, отмечая этим наступление нового дня – дня, который, возможно, будет для меня последним. Ведь это была война. А я не любил войну…
…Я нигде не был чужаком, ведь для этого я должен был понимать, чем я отличаюсь от остальных. А мне казалось, что ничем не отличаюсь. Но я знал, что и своим я тоже не был. Да, в общем, как и в своей семье. Я всю жизнь чувствовал себя лишним… Лишним дома, лишним на войне, лишним в этом мире… Шла война. Но даже несмотря на это я иногда видел счастливых людей. По-настоящему счастливых. Помню, как однажды мой командир пригласил меня к себе домой. Я тогда первый раз увидел, как жили другие семьи, как они садились обедать за общий стол, как они съедали за обедом сначала салат, потом основные блюда и только потом десерт. А наша семья садилась за общий стол только на Рождество. Я начинал есть с десерта и заканчивал салатом. Раз или два в год я мог заметить, что мои родители любили меня, и, как самый младший, я наивно думал, что это я сохраняю покой в семье. Но когда они в конечном счете развелись, это тоже ушло… Знаете, я уверен, что иногда вам просто кажется, что некоторые вещи нормальны. А у меня почему-то все по-другому. Когда мне было три с немногим года, я уже тогда думал о том, что, например, создание искусственного винограда – это странно. Понимаете, на столе стоит эта миска с искусственным виноградом, который сделан из пластика и стекла. Или совы из макраме... И никто не обращал на это внимания, но мне это казалось странным…
…У меня паршивый характер, я не склонен сходиться с людьми, но, тем не менее, меня всегда привлекали некоторые характеры. Поврежденные, странные люди. Меня чрезвычайно интересует, как поврежденные личности выживают в этой жизни, что скрывается за их фасадом. В сущности, этот критерий говорит не слишком много: нет людей, которые не были бы повреждены – я, например, так уж точно. Странная вещь состоит в том, что вы осознаете это только тогда, когда вам есть с чем сравнивать…
…Когда весь этот кошмар закончился, я, даже сам не знаю почему, вдруг потянулся к музыке. Хотя, по правде говоря, не могу утверждать, что это было так уж неожиданно. Когда во время войны меня контузило, то, пребывая в госпитале, я часто участвовал в концертах. Не помню, где это точно было, но где-то я раздобыл гитару и за два месяца самостоятельно ее освоил. Солдатов, умеющих играть, тогда было не много. Те, у кого имелся какой-никакой слух, в основном использовали его исключительно для пения. А я не певец, хотя играл в ту пору неплохо. В общем, с тех самых пор с гитарой я не расставался. Это нельзя было назвать дружбой – это было нечто большее. Но, признаться, я далеко не сразу ощутил эту духовную близость с инструментом. Воевать я больше не мог, и поэтому приходилось зарабатывать на жизнь чем придется. Некоторое время подрабатывал чернорабочим на стройке, потом еще где-то. Неважно. Но играть не переставал. Играл более чем в десятке каких-то аматорских групп и даже в одном полупрофессиональном коллективе. Вот правда сольные партии на гитаре я исполнял только у себя на чердаке. А в группе должен был играть с другими. И знаете, хотя я пел не хуже остальных, но никогда не хотел быть певцом и стоять на авансцене. Мне больше нравилось играть бэкграунд в тени. А дела у нас шли неважно. После каждого неудачного концерта я допоздна засиживался в темных барах обшарпанных концертных залов, делая тщетные попытки забыться посредством алкоголя. Но помогало не особо, признаюсь откровенно. Поэтому и не советую топить горе в вине – оно умеет плавать…
…Так продолжалось еще двенадцать лет. Я жил, как в тумане, не понимая, зачем все это нужно. Мне казалось, что кто-то просто по ошибке не прерывает моего существования. Жизнью это назвать было тяжело. Но вряд ли это был Бог. Он не настолько бесчеловечен. Хотя, не знаю, я не слишком близок к религии… Помню, как, будучи еще ребенком, я в первый раз попал в церковь. Во время проповеди священник произнес: «Покайтесь, грешные души! И да разверзнутся небеса, и вы войдете в Небесное Царство Господа нашего…», и все, точно дети заплакали. Меня это просто потрясло. Тогда я по наивности подумал, что это убедительно произнесенная пастором фраза разбудила в людях такие чистые чувства, и решил, что однажды я так же стану перед народом и поведу его за собой. Правда, куда, я не знал. Только вряд ли в Царство Небесное. Не думаю, что там есть для меня место. У меня не было ни дома, ни семьи. Можно сказать, что и работы тоже не было. Я подрабатывал то тут, то там музыкой. Больше я ничего не умею. Но только кому в Америке нужна была эта музыка? На первый взгляд ответ очевиден. Но для меня он открылся совсем недавно. И поэтому я решил вернуться сюда, в свой старый дом. Спустя девятнадцать лет я все-таки вернулся…
…Вот и все. Больше мне рассказать нечего. Надеюсь, вы этого ни от кого еще раз не услышите…
…Мне кажется, что этот вечер ничем не отличается от других. Закат также наполнен ярко-розовыми лучами вяло уходящего солнца, пропитан тяжелой тишиной и слишком обычен. Я вышел в сад, несколько раз обошел его, а затем, сам не зная почему, зачем-то побрел по направлению к калитке. Все вокруг было абсолютно одинаково: осторожно легкий туман поднимался над водами озера неподалеку дома, а около берега бродили сонные ящерицы. Сияющее оранжевое солнце осторожно касалось краем верхушек мертвого сада. Теперь свет приторно озарял мое лицо. Если бы видели меня, то сказали бы, что мне ни за что нельзя дать тридцать пять лет. Но на моем холодно-непроницаемом лице, усталом блеске темных глаз и седоватых волосах время остановилось уже давно…
…На калитке небрежно висел покосившийся от времени старый почтовый ящик. Я, пожалуй, исключительно из любопытства засунул руку в заросшую изнутри паутиной коробку… Что это?.. Неужели?.. Нет, этого просто не могло быть!..
…Я дрожащей рукой вытащил толстый пожелтевший конверт. В сумерках было почти невозможно разобрать, что на нем написано, поэтому я забрал письмо и вернулся в дом…
…Разумеется, никакого электричества здесь уже давно не было. Я покопался в своем старом столе и, отыскав в ящике пару свечей, установил их так, чтобы свет падал на желтый лист бумаги… Как странно. Я еще раз огляделся. Блеск свечей на подставке в форме голубя, трещины древнего дубового стола, узор толстого мягкого ковра, покрытого внушительным слоем пыли – все это так знакомо и привычно. Мне даже нравилось подобное однообразие, ставшее неотъемлемой частью моей жизни. Теперь что-то новое вызывало некоторую неприязнь и опасение…
…Я еще раз быстро просмотрел лист. Символы и знаки постепенно перестали иметь значение, растворившись во внимательном взгляде. Боже мой, я знал этот косой почерк!.. Все поплыло перед глазами и я почувствовал еле ощутимое колебание. Еще раз взглянув на переднюю сторону конверта, я понял, что все же не ошибся. На нем стояло мое имя. Имя, написанное ее почерком… Я боялся открывать этот конверт. Не знаю, возможно, другим людям это слишком тяжело понять – они не замечают мельчайшего изменения направления ветра, не понимают магических красок неба и никогда не различают предупреждения в шелесте травы. Они слишком просты, чересчур самоуверенны. И думают, что если изобрели арбалет и научились применять руду для изготовления оружия, то могут управлять миром. Хотя бы таким маленьким, как этот…
…Но письмо по-прежнему лежало передо мной. Я неуверенно взял его в руки, и оборвал край…
«…Скажи мне, мой милый, как тебе там живется? Вспоминаешь ли меня часто или, может, лишь изредка. А может и вовсе перелистнул страницу, начал новую жизнь. Ну и как, просто ли было тебе разорвать свою старую жизнь? Просто ли было сделать первый шаг? Скажи мне, что чувствуешь… Хотелось бы мне верить, что полет твой легок и бесконечен и что участь моей раненой души тебя более не волнует. Но я не могу спросить этого, глядя тебе в глаза. От части это даже к лучшему, я не хочу ничего с тобой делить, даже свою боль. Откровенно признаюсь, мне не легко было освободить свое сердце от оков прошлого, но это дело времени. Не одна цена не велика для свободы. Знаешь, я больше не хочу вернуть те минуты полета – я больше не мечтаю. Четыре стены и мысли – все что спасало меня в трудный час той ужасной войны. Но я больше не прячусь. Сама себе пытаюсь что-то доказать, но все давно и так понятно. Мы больше никогда не будем вместе… Я, быть может, еще взлечу… но не с тобой. А ты тоже еще будешь согрет любовью, но, увы, не моей. Я не хочу отпускать последнюю искру воспоминаний о тебе, но боюсь, что очень скоро вспомню тебя без слезы, и имя твое вскоре не даст мне ничего, кроме чистых и нежных воспоминаний. Прости… Может быть, скажешь в свое оправдание что никогда не забудешь меня, но эта твоя жалость еще больнее для меня, поверь. Я бы рада думать что ты скучаешь и не можешь жить без меня, но зачем эта пустая и глупая ложь, она ведь никого не спасет. Знаешь, один умный человек сказал что разлука для любви – что ветер для огня. Но для наших маленьких чувств это огромное расстояние не принесет ничего хорошего. Я сейчас в России. Отец отправил меня сюда срезу же после того, как увез из деревни. Я здесь живу с его двоюродной сестрой. Она врач и у нее тут прекрасный дом. Отец приехал к нам сразу же после того, как английские войска прибыли к советской границе как союзники. О себе рассказывать долго не буду. Да впрочем, мне и нечего о себе рассказывать.
Искать меня не нужно, прошу. Я не знаю, насколько легко тебе, но за себя могу сказать только одно: я научилась быть счастливой без тебя. Нас с тобой отбросило друг от друга настолько далеко, что вряд ли возможно чем-то сократить это расстояние. Знаю, ты будешь злиться на меня за то, что я уехала. Я и сама злюсь на себя. Да, я сейчас плачу, но понимаю, что так действительно лучше для нас. Вот только не знаю значения нашей встречи и того, насколько оно велико в наших судьбах. Надеюсь, что ты когда-нибудь меня поймешь. Возможно тогда, когда эти строки потеряют для нас обоих всякое значение. Прости, если я сделала тебе больно, но все же постарайся понять – наш путь не будет нами пройден, наши дороги разошлись. И мне с тобой совсем не по пути. Прощай…»
…А ведь знаете, в этот вечер я умер. Нет, не буквально, конечно. Даже на это я неспособен. Что-то умерло в моей душе. Причем что-то очень-очень важное. Да, письмо жгло мне душу, а слова письма – сердце, но вовсе не от этих слов я погибал. Я понял, что моя месть была лишней. Я мстил людям, убивая их. Разве я имел на это право? Я мстил за мою подругу, но только теперь понял, что напрасно. Все это время она была жива. Письмо было датировано восьмым февраля сорок шестого года, что означало, что пролежало оно в моем почтовом ящике почти пятнадцать лет. Но ужасало вовсе не это, а то, что я стал простым убийцей. И все из-за лжи. И не имеет значения, кто все это начал: тот убогий нищий, моя подруга или я сам…
…Ложь… Как внезапно порой она врывается в нашу несообразную жизнь.
Я не говорю о той мелкой лжи, которая окружает, буквально обволакивает нас повсюду. Нет… Я всегда считал, что среди этого гнилого болота безразличия, жестокости и фальши все-таки можно найти место, где существует островок доверия, понимания, душевного мира уюта и безмятежности, пусть даже совсем небольшой… Но как в один миг все может перечеркнуть ложь… Прежде всего она свидетельствует о недоверии… И тут же в памяти всплывают фальшивые разговоры «по душам» и мнимые признания. И это только начало, ведь далее образовывается целая цепь из лжи… И тот, и без того крохотный, островок начинает тонуть… И все. Дальше все события, эпизоды и рассказы ткутся невидимой нитью, пропитанной ядовитым отваром из лжи… Невидимой только на первый взгляд. Ведь ложь – такая дама, которая никак не может остаться без внимания и всегда оставляет впечатления… Зачастую неизгладимые и отравляющие всю жизнь… Ты двигаешься дальше, но уже с подорванным восприятием мира… И что? Видишь, что все живет своей дешевой, лживой жизнью. Так же, как и всегда. Ничего не изменилось…
…Ночь была отравлена воспоминаниями. Я лежал на своей старой жесткой кровати, и смотрел на блики лунного света, застывшие на потрескавшемся потолке. Точнее, только чувствовал, что лежу – лежало только мое тело, а душа бродила где-то среди запутанных улиц так ненавидимого и так любимого мной Лондона. Не знаю, было ли это на самом деле или только казалось, но в эту ночь, лежа на своей жесткой кровати, я чувствовал, как что-то отпускает меня на свободу. И даже этот блеклый лунный свет больше не казался мне таким уж странным. Странно было другое…
…В полусне я понимал, что живу. Живу уже давно, и от этого только хуже. Нет былой славы, нет великой войны, нет счастливого мира. Город умирает. А я вместе с ним. Город на рассвете пытается вернуть на место медленно таящий покров ночной паранджи, словно, это его последний шанс. Но нет, ночь уходит в непостижимость, оставляя город один на один с жестокосердными лучами солнца, обнажающими все его пороки и язвы. С безжалостным светом правды. И вот уже болотисто тянутся ввысь туманные страдания, словно пологом Туринской Плащаницы накрывшие мой город. Я черкаю эти строки пустотой в пустоте, ибо это единственное, что осталось мне подвластно. Их никто никогда не прочтет, так же, как никто никогда не узнает обо мне настоящем, но я все равно стараюсь. Для пустоты и безвестности. Уж слишком они стали для меня родными за последнее время…
…И вот сейчас я чувствую, что сижу на крыше колокольни храма Святого Павла и смотрю на город. Сосуды улиц и широкие вены проспектов, отягощены тромбами машинных пробок, которые словно грязная кровь пестреют ярко и болезненно неоднородным потоком. Я знал этот мрачный город, когда и он, и я были совсем молодыми. Правда тогда он был меньше и куда приятнее на вид. А теперь старческие, дряхлые окна, точно мутные глаза взирают на иссохшийся асфальт, и от этого зрелища некоторые даже треснули и раскрошились, ведь любое существо не может вынести вида урода, особенно если этот урод ты сам. Да что уж тут таить, я и сам изменился вместе с городом. Ведь любое создание, будь то даже ангел-хранитель вынуждено приспосабливаться. Было время, я чувствовал себя ангелом-хранителем этого города. Но больше я не могу помочь ему. Я ослаб. Я хожу по улицам, наблюдаю жуткие сцены жизни и не могу их остановить. Вы не можете себе представить, как это тяжело. Я чувствую себя в клетке, в клетке, которую люблю всем сердцем, словно преданный раб своего господина. И я не могу понять, кто я теперь… Любой человек с минимальным подобием здравомыслия или, напротив, невменяемости, скажет вам, что самое опасное – это слишком увлечься самим собой. Пожалуй, что именно этого я и опасался всю жизнь. Поэтому и стремился спрятаться за несуществующими масками своего воображения. Я боялся быть собой, но хотел этого больше всего на свете. Я знаю не много, но в одном уверен точно. Раньше я смотрел на мир сквозь черную, сплошь покрытую беспросветным туманным мраком решетку. Нет, конечно, я не был в тюрьме. Хотя, знаете, иногда, когда я задумывался о такой возможности, то даже слегка краснел: так хотелось мне оказаться там! Подальше от этого мира. Чтобы никого не видеть, ни с кем не говорить. Слова… Жесткие, грязные, словно из помойной ямы, вылетающие, словно клинки и разящие в самое уязвимое место. Я уже жаловался вам на собственное косноязычие? Так вот, я ненавижу слова. Но люблю людей. Даже тех, которые порождали эту грязь. Если бы сейчас меня попросили кого-либо убить, я бы не решился на это. И я презираю себя за эту любовь. Но не смейте жалеть меня. Жестокие слова можно стерпеть. Можно быть уязвленным, униженным, но их можно перемолчать и пойти дальше, постаравшись забыть. А утешений ведь не перемолчишь. Ничто не может причинить такую боль, как жалость. Я познавал это в течение всей своей жизни. Я ненавижу жалость, но меня всегда жалели, будто специально стараясь задеть самые тонкие нити моей души. Те, которые еще не оборвались… Да, я был молод. Но одновременно я был обветшалым стариком, готовым умереть в любую минуту. Стремящимся умереть в любую минуту. Но я продолжал играть свою музыку на площадях, несмотря на то, что меня никто не слышал…
…Устав от тусклого лунного свечения на потолке комнаты, я выглянул в окно. Я чувствовал, как молочный свет пробирается сквозь изумрудную листву деревьев заброшенного сада и отражался во мне. Я лелеял этот свет, не смея отойти от окна, потому что радостью в моей жизни осталось чувствовать его в себе и на себе, ощущать, что хотя бы луна до сих пор от меня не отвернулась…
…Спустя две недели я покинул свой старый дом. Дом, в котором меня больше совсем ничего не держало. Он закончил свое существование вместе с моей верой в счастье. Они скончались почти одновременно. Знаете, иногда я вспоминаю, как вздымались в пасмурное небо пламя, несущее за собой его останки. Это зрелище до сих пор стоит перед моими глазами. Я сжег свою прежнюю жизнь. Я не хотел, чтобы что-нибудь еще удерживало меня здесь. И, знаете, почти получилось. Я больше не живу прошлым, хотя оно и преподнесло мне некоторые очень хорошие уроки, и поэтому я ни о чем не жалею. Если бы не прошлое, я бы никогда не смог оценить того, что дала мне жизнь сейчас. Но, похоже, я забегаю вперед… В тот же день я покинул безнадежно опустевшую деревню. Это казалось довольно странным, но за две недели своего пребывания там я так и не увидел ни одного человека. Наверное, все выехали отсюда еще в войну…
…Не знаю, почему я тогда был так уверен в том, что мне нужно попасть в Лондон. Я не имел ни малейшего понятия о том, что я буду там делать. Но тогда это было неважно. Казалось, что сам город зовет меня. И хотя я знал, что от нашей ветхой деревушки до него не меньше тысячи километров, я все же решил идти туда пешком. Спешить было некуда…
…Не буду рассказывать обо всем, что произошло за эти месяцы, которые мне понадобились на дорогу до столицы. Сейчас мне все это кажется каким-то тотальным бредом, то тогда… Нет, пожалуй, один случай все-таки стоит того, чтобы вспомнить о нем…
…Проходя мимо какого-то небольшого паба, я заметил, что недалеко от его крыльца сидит нищий слепой человек и просит милостыню. У ног несчастного лежала табличка, на которой корявым неровным почерком было написано: «Я слепой. Помогите мне, пожалуйста». Только, по-видимому, дела слепого шли не очень хорошо – в его шляпе не было не одной монеты. Я пожалел бедолагу и положил ему пять фунтов. Перед тем, как зайти в паб, я еще раз оглянулся на слепого. Возле него стоял какой-то человек и что-то черкал углем на обратной стороне жалобной таблички. Где-то через полчаса я вышел из паба и просто из любопытства подошел к слепому. Его шляпа полна монет. Табличка с новой надписью стояла на том же месте. На ней было написано: «Сейчас весна, но я не могу ее увидеть»… Значит, люди все еще не разучились видеть красоту…
…До Лондона оставалось каких-то несколько десятков километров, когда меня вдруг поразила ужасающая на первый взгляд болезнь. Но не физическая. Это была предвесенняя болезнь. Болезнь, которая была неизлечима. Я никогда не чувствовал природу так остро. Не знаю, с чем это можно сравнить. Наверно, больше всего это было похоже на сумасшествие. И оно прогрессировало. Я чувствовал, как мне хочется прыгать и смеяться, лететь и одновременно с этим повеситься... А иногда хотелось плакать. Плакать, плакать и только. Особенно когда в голову лезли дурные мысли. Мысли о том, как бы легко закончить это все! Это неразрешимая проблема. Жизнь. Ее ведь не решить. Она ведь слишком сложная. Но сложная она, наверное, не только для меня. Не только. Мне очень нехорошо только оттого, что никто не может понять меня. Мне тогда казалось, что все, кто окружает меня, тоже больны, больны странной болезнью, такой же, как и я… А я был болен тяжело и почти неизлечимо. Но смерть это не выход. Это совсем не выход. Далеко не выход. Смерть – это вход. Вход в иную жизнь. Но каждый раз я останавливал себя: а есть ли она? Жизнь после смерти? А что вообще есть? Мы сами хоть существуем? Может и это тоже иллюзия… Нет, мы рождаемся и умираем. Все относительно. Нас много и нас мало. Но мы не можем противостоять тому, что когда-то все погибнем. Этого не изменить.
Не изменить никак. И мы не знаем, что увидим перед собой после того, как откроем глаза, проснувшись от вечности. Возможно, это будет рай, чистилище или ад. А может быть, мы не увидим ничего кроме сырой земли и червей… Возможно, это и неверное мнение, но ответ остается только ждать. Или искать. Но ждать, конечно, проще. Но ведь изменить все равно ничего не удастся. На все есть воля Божья…
…Да гори огнем это все, но не подумай Господи, что я проклинаю свою жизнь. Я просто не могу понять ее смысла. Не могу найти то, что мне нужно. Не могу найти себя. Странно понимать, что ты никому не нужен, или, может, я просто не знал таких людей. Может быть, так. Главное, что мне тогда было нехорошо. Нехорошо было моей глупой душе. Да я и как-то сомневался в ее существовании. Она слишком жалкая. И я думал, что пусть уж лучше погибнет. Пусть кончится. Пусть ее не станет. Прости Господи меня за все эти слова написанные моими глупыми мыслями. Прости за то что я, неудачник, все проклинаю. Прости за то, что жизнь мне так надоела. Прости за то, что я так ненужно существую. Может мне лучше не быть? Попробуй ты решить это, Боже. Попробуй. Мне никогда не найти ответа. Да я и не ищу его. Я, наверное, слишком многого желаю. Эй, жизнь? Ты слышишь меня? Мне не понятна твоя теория. Как ты можешь заставлять людей делать все как тебе нужно? Господи Боже, прости, что в лице жизни пытаюсь найти твоего ответа. Прости, что не могу жить как все люди в счастье и благополучии. Я сложного строения, не такого как все остальные, потому и ищу я ответа на такой странный вопрос. И не думаю о том, что делаю. Я только лишь пытаюсь жить как все, пытаюсь слиться с толпой. Но я не хочу этого. И поэтому я решил разорвать все старые петли и оковы и пошел гулять по улицам старого Лондона босиком. Я знал, что кого-то ищу среди тех, кто так же, как и я разорвал свои цепи и пошел гулять по улицам. И знал, что найду…
…Я очнулся лежа на грязной земле. Все тело было в синяках и ссадинах. На изрезанных руках застыла кровь. Но я не чувствовал боли. Вернее мне просто было не до нее. Я не мог понять, что произошло. Меня избили? Возможно. Но если даже и так, то это была такая мелочь, что о ней не стоило даже и задумываться. Я не мог ничего вспомнить! Ни имени, ни места, ничего… Это забавляло его первые пятнадцать секунд. После чего мне стало даже страшно, я не знал, куда мне податься, что делать. С чего начать. Я попытался подняться на ноги, но что-то жутко этому мешало. Я огляделся вокруг, – оказалось, что я нахожусь в загаженном узком переулке, куда с трудом проникал дневной свет. Мне стало немного не по себе, и я решил выбраться из этого, не внушающего доверия, места. Завернув за ближайший угол, я вышел из тени. Свет ударил в глаза как будто два острейших ножа, и я машинально закрыл лицо руками.
На глазах выступили слезы. Я снял их кончиками пальцев и попробовал на вкус. Странно... соленые… Все это так странно и необычно! И я поднял глаза… Они еще не успели привыкнуть к свету, но, несмотря на это, были широко раскрыты. Я смотрел на этот мир и понимал, что он изменился. Такой вроде бы знакомый, но все же другой! Я смотрел на него и не мог понять... Грудь высоко вздымалось. Я глубоко вдыхал этот странный воздух. Было трудно дышать. То ли от удивления, то ли восторга. То ли от чего-то такого, что я еще не смог уловить. Я взглянул на свои руки, и даже они казались другими! Не моими! Это заставило меня улыбнуться, хотя, казалось, это должно было вызвать другую реакцию. Но это забавляло еще больше. Я начал замечать, как все мое тело противится этой улыбке. Впрочем, как и весь мир, оно вокруг как-то странно исказилось от этого. Но противостоять ему было еще более забавным. Тогда я улыбнулся еще шире и прислушался к реакции. И услышал голоса! Они доносились отовсюду! Я слушал…
– Чего это он? Глянь-ка... Странный какой-то – сказал кто-то прошедший совсем близко…
…Странный... Интересно, а что для этих людей значит «странный»? И что может быть страннее их самих? И я засмеялся им в след. Кто-то из них обернулся и обиженно фыркнул. Странная реакция на простой, ничего не подразумевающий смех…
…Я развернулся и зашагал в противоположную сторону. Люди шедшие навстречу непонятно косились на меня, подозрительно перешептывались и указывали пальцами. Но это ничуть меня не смущало! Я уверенно шел и лишь улыбался в ответ на их насмешки…
– Больной… – сказал кто-то вслед. Но я не слышал или просто не обращал внимания. Я продолжит свой путь в никуда. Хотя и об этом уже совсем забыл. Я просто шел – почти летел, и злые, насмешливые глаза не мешали этой свободе. Я хорошо чувствовал и яростное сопротивление своего тела. Оно пыталось схватить меня за руки, сбить с ног. Оно кричало, чтобы я остановил это безумие! Но ничего безумного в своих действиях я не видел. И жалкие попытки этого, вдруг почему-то ставшего чужим, тела только придавали мне сил. Оно так давило! Будто не подходило моей новой, необъятной душе по размеру. В какой-то момент показалось, что оно вот-вот вытеснит меня из себя. Оно наседало на меня всей своей массой, а от этого почему-то хотелось танцевать! И я танцевал! А безликая толпа расступалась передо мной, то ли в страхе, то ли в восторге. Но мне было все равно. Мне хотелось петь! И я пел! Не пойми откуда, но так кстати в голове взялся этот потрясающий своим неземным великолепием мотив. И эти слова! Это было как раз то, что я хотел сказать этому миру! Как раз то, чем я хотел с ним поделиться. То чего мне так на хватало. И я пел! Это было великолепно! И великолепие это захватило меня. И я смеялся! Я смеялся и пел, пел и плакал! А люди, проходившие мимо, останавливались и не могли оторвать глаз. То ли от восторга, то ли... Мне было неважно! Я делился с ними собой! Ведь они смогут понять! Они непременно поймут!.. Хотя это их дело. А я летел! Я был свободен от них! И я знал, что тот, кто захочет – обязательно последует за мной…
…Я парил, и за мной летело время. Незаметно и легко. И я начал уставать. Я понял, что чего-то не хватает. Было так тяжело, ведь у меня было только одно крыло, да и то раненое. Я понимал, что не смогу лететь долго… один. Но не успел я задуматься над этим, как вдруг замер. Буквально оцепенел. Я увидел. Это было настоящее чудо!.. Это была она! Она смотрела прямо мне в глаза. Так грустно, так нежно. Наверное, она тоже устала, как и я! Наверное, она так долго ждала меня! Я засмеялся. И этот смех отразился во всем, что было вокруг. Она стояла неподвижно, не отводя от меня спокойных глубоких глаз…
…Она казалась мне такой же, как и я. Такой же сиротливой, одинокой, такой же непонятой. Мы встретились, и это, очевидно, было решено кем-то свыше. Она протянула свою изящную руку и помогла мне подняться на ноги. Я боялся заговорить с ней. Мне казалось, что первое же слово, которое я произнесу, заставит этого ангела раствориться, уйти. Поэтому я молчал. Но при этом почему-то чувствовал, что все это как-то не так, как должно быть. Я, правда, всегда все делаю как-то не так… Моя голова была слишком глупа для того, чтобы понять, кто передо мной. Хотя, по правде сказать, моей голове было уже все равно, мне казалось, что она куда-то исчезла. Тогда, когда меня убил какой-то человек. Слава Богу, что я не знал его имени и поэтому не стал снова мстить всем подряд. Я чувствовал, что вокруг меня только стены. Впрочем, слава Богу, что стены, ведь могла бы быть бездна. А опереться о бездну нельзя, можно лишь провалиться и лететь вечно. Ну и слава Богу, что вечно, ведь если лететь долго, то, достигнув дна, падать очень больно. Хорошо еще, что больно. Боль – признак жизни. Но тем не менее , я чувствовал, что все, что твориться со мной – как-то странно… Хотя слава Богу, что странно, могло бы быть и нормально. А разве я хотел быть нормальным? Вы хотите быть нормальными? На здоровье, но тогда меня поймет только сумасшедший. Впрочем, слава Богу, что хоть сумасшедший, ведь мог же не понять никто… Вам, возможно, надоело все это читать – тогда отложите в сторону. Слава Богу, что есть еще сторона, могла быть бездна… Ах да, о бездне я уже говорил…
…Оглянитесь: так прекрасно, что вокруг война, не правда ли? Прекрасно, что вокруг, ведь могла бы быть и внутри. А знаете, у меня внутри уже была, но это неважно… Слава Богу, что не у вас внутри. Слава Богу…
…Простите. Вам, наверно, все это кажется каким-то бредом? Да, я понимаю. А понимаете ли вы меня? Наверное, нет. Но я не обижаюсь. Я уже давно ни на что не обижаюсь…
…Я понимаю, что трудно жить в мире со своей душой, когда вокруг вся эта кричащая путаница. Но, несмотря на поголовное притворство и сокрушенные мечты, это все еще прекрасный мир. Знаете, я очень часто испытываю чувство несостоятельности и страха перед поджидающей за углом неудачей. А иногда и тягостное ощущение от собственной неуместности. И подозреваю, что остаюсь во многом непонятым для остальных. Как и для вас, наверно…
…Мы с ней часто сидели в пустом гостиничном номере на полу, на коврике и смотрели в окно. Сидели вдвоем часами, не произнося ни слова. И вдруг она говорила: «О, посмотри на это». И опять замолкала… Да, она была странной, такой же, как и я. Наверное, именно поэтому нам не нужно было многочасовых разговор вслух. Мы ничего не говорили, словно боясь спугнуть свалившееся на нас счастье. Не разнимали рук даже во сне. Я чувствовал себя другим – отрезвленным, проснувшимся, радостно сомневающимся во всем. Уходя, она никогда не говорила, во сколько вернется и вернется ли вообще. А я ничего не выяснял, а просто садился вечером на кровать и ждал до тех пор, пока веки не наливались свинцовой тяжестью. Я чувствовал себя собакой или ребенком, не решающимся ни о чем просить и не мыслившим своего существования без нее, ставшей хозяйкой всех моих мыслей и чувств. А она была настолько независима и совершенна, что мне и в голову не могло прийти, что ей от меня хоть что-нибудь нужно. Она была особенной. Она засасывала меня, словно воронка и держала крепче любого капкана. Она просто держала меня за руку и чувствовала мое сердце…
…Вы вряд ли знаете, кто она. Для всех – простая женщина, но для меня всегда была ангелом. Ангелом, который рядом даже тогда, когда его нет. То, что я чувствую, находясь рядом с ней, вряд ли можно описать словами. Самая близкая аналогия – игра на очень редком инструменте. Она подарила мне мир. Мир, в котором есть все, что я люблю. Ах, да, я кажется, говорил, что ничего не люблю… Это только казалось. Тридцать пять лет я жил, точно в тумане, пока не появилась она и не увела меня из него. Сам бы я не выбрался. За это я ей буду благодарен всю жизнь. И, знаете, даже если бы она мне велела быть собакой – я беспрекословно стал бы ею. Но она не могла этого сделать. Она приняла меня как равного. Равного себе, ангелу. Я, по правде говоря, тоже был ангелом, только падшим. У меня всю жизнь за спиной было только одно крыло. И жить с ним, не имея возможности взлететь, – это просто пытка. Я даже не могу сказать, помогало оно мне или же мешало. Оно просто было. И я чувствовал, как это крыло отличает меня ото всех. Все, кто находится рядом, были либо с двумя крыльями, либо бескрылы вообще. Но я не мог примкнуть ни к одним, ни к другим, потому, что они считали меня лишним… Но тут появилась она. И подарила мне то, без чего меня не существовало – второе крыло. Да нет, даже, пожалуй, не так. Она сама стала им. Она вошла в меня, подобно свету, который освещает на рассвете тихую гладь заброшенного озера, проникая в самые его глубины. И я полюбил этот мир, поскольку он сосредоточился для меня в одном существе – в ней. Она смогла возродить во мне уже давно погибшую надежду, и я вновь почувствовал, что живу в полном смысле этого слова. И что мне нравится жить…


--------------------
Silence. Exile. Cunning
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения
Elenka
5.10.2008, 1:04
#2


Интересующийся
**

Пользователи
19
2.8.2008
23939



Я думаю, что слова восхищения и комментарии здесь будут лишними...поэтому просто спасибо за то, что написала это...очень интересно ...и заставило задуматься над очень многим...над жизнью...
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения
Johanna
6.10.2008, 8:11
#3


Фанатею
***

Пользователи
59
1.5.2008
Ukraine, Sumy
17210



Цитата(Elenka @ 5.10.2008, 1:04) [snapback]83943[/snapback]

Я думаю, что слова восхищения и комментарии здесь будут лишними...поэтому просто спасибо за то, что написала это...очень интересно ...и заставило задуматься над очень многим...над жизнью...


Да не за что. Я очень рада, что наконец-то нашелся кто-то, кто смог это прочитать. И честно говоря, даже не надеялась на такой хороший отзыв. Спасибо.


--------------------
Silence. Exile. Cunning
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения
Elenka
6.10.2008, 12:41
#4


Интересующийся
**

Пользователи
19
2.8.2008
23939



Цитата(Johanna @ 6.10.2008, 5:11) [snapback]83971[/snapback]

Да не за что. Я очень рада, что наконец-то нашелся кто-то, кто смог это прочитать. И честно говоря, даже не надеялась на такой хороший отзыв. Спасибо.

Тебе спасибо а то, чт не поленилась написать;) Пиши еще!!!С удовольствием почитаю!!! blush.gif
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения
_-_Dasha_-_
4.9.2011, 7:29
#5


Фанатею
***

Пользователи
58
31.8.2011
Канск
84465



Класс))))))))))))))))


--------------------
._-*-_.._-*-_.._-*-_.._-*-_.Ты — это то, что ты делаешь. Ты — это твой выбор. Тот, в кого себя превратишь...(Джонни Депп)._-*-_.._-*-_.._-*-_.._-*-_.
Вернуться в начало страницы
 
+Ответить с цитированием данного сообщения

Быстрый ответОтветить в эту темуОткрыть новую тему
()

 

: · ·

· · ·

: 28.3.2024, 21:56
Яндекс.Метрика